"- Если ты хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе, что
не верю, чтобы тут была драма. И вот почему. По-моему, любовь... обе любви,
которые, помнишь, - Платон определяет в своем "Пире", обе любви служат
пробным камнем для людей. Одни люди понимают только одну, другие другую. И
те, что понимают только неплатоническую любовь, напрасно говорят о драме.
При такой любви не может быть никакой драмы. "Покорно вас благодарю за
удовольствие, мое почтенье", вот и вся драма. А для платонической любви не
может быть драмы, потому что в такой любви все ясно и чисто, потому что...
В эту минуту Левин вспомнил о своих грехах и о внутренней борьбе,
которую он пережил. И он неожиданно прибавил:
- А впрочем, может быть, ты и прав. Очень может быть... Но я не знаю,
решительно не знаю.
- Вот видишь ли, - сказал Степан Аркадьич, - ты очень цельный человек.
Это твое качество и твой недостаток. Ты сам цельный характер и хочешь, чтобы
вся жизнь слагалась из цельных явлений, а этого не бывает. Ты вот презираешь
общественную служебную деятельность, потому что тебе хочется, чтобы дело
постоянно соответствовало цели, а этого не бывает. Ты хочешь тоже, чтобы
деятельность одного человека всегда имела цель, чтобы любовь и семейная
жизнь всегда были одно. А этого не бывает. Все разнообразие, вся прелесть,
вся красота жизни слагается из тени и света.
Левин вздохнул и ничего не ответил. Он думал о своем и не слушал
Облонского.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали
вместе и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что
каждый думает только о своем, и одному до другого нет дела. Облонский уже не
раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо
сближения и знал, что надо делать в этих случаях.
- Счет! - крикнул он и вышел в соседнюю залу..."(с)